Моя школа №1

Воспоминания Владимира Борисовича фон Шлиппе, выпускника 1950 года школы №1 в Подберезье (ныне Дубна).

В нашу школу я поступил в 7-й класс посередине учебного года, в январе 1947-го. В Подберезье я приехал незадолго до этого из Германии, когда коллектив бывшего авиационного завода «Юнкерс» из города Дессау был перевезён в Советский Союз.

В моём классе было больше 30 учащихся. Меня посадили за парту рядом с Витей Берендеевым. Еще запомнились Женя Воеводин, Боря Добжинский, Валя Краснобородова, Нина Никоненко и Тамара Киселёва. Классным руководителем у нас была Тамара Иосифовна Касаткина, человек чрезвычайно добрый и интеллигентный. Алгебру и геометрию преподавала Екатерина Исааковна Хацкевич, русский язык и литературу Прасковья Александровна Орлова, физику Галина Алексеевна Николюкина, историю и Конституцию директор школы Софья Владимировна Никоненко. Когда проходили историю России в эпоху Александра Невского, случались забавные ситуации. Едва речь заходила о войне с Тевтонским орденом или, как их называли, с «псами-рыцарями», словно что-то накаля в классе, а я чувствовал себя неловко, будто лично виноват в проделках крестоносцев. Напряжение разряжалось, когда Витя Берендеев внятно произносил: «А это Дима!» (меня в семье, а поэтому и в школе, называли Димой, хотя я Владимир).

Причина, по которой я мог чувствовать себя ответственным за крестоносцев, была та, что я приехал из Германии сыном немецкого специалиста-самолетостроителя. Немцы мы были необычные: мои родители происходили из русских семей – папа родом из Москвы, а мама из Казани – и в Германии оказались как беженцы после революции 1917 года. Немецкое гражданство приняли незадолго до моего рождения, а их родители до конца жизни оставались без гражданства, имея только документы от Лиги наций – так называемые паспорта Нансена. Формально было верно, что мы – немцы, но для нас это было непривычно, так как мы жили русской эмигрантской семьей, дома говорили по-русски, а родители говорили по-немецки с заметным русским акцентом.

Первый язык, которому мой старший брат Юра и я научились в нашей семье, был русский, а немецкому начали учиться, когда подросли и стали играть с соседскими детьми. Когда поступили в школу – Юра в 1936-м, а я в 1938 году, то немецкий язык стал преобладать. Но проводить каникулы ехали в Берлин, к бабушке и дедушке, и окунались в полностью русский мир. Там вместе жили два брата и сестра дедушки, прабабушка и няня Вера, которая за много лет жизни в Германии не научилась немецкому языку. Ездили к маминым родителям во Францию, в город Ле Ман. С ними жили и мамины сёстры, тётя Наташа и тётя Пашенька, приезжал из Бельгии повидаться с мамой её дядя Иван, но я был ещё очень маленький и мало что запомнил, кроме того, что все друг друга очень любили.

Когда закончилась война и в нашем городе стояли советские войска, я познакомился с офицерами, расквартированными в немецких семьях, часто для них переводил. Школьные занятия возобновились не сразу, потому что город был разрушен бомбардировками союзной авиации и от школ оставались только груды кирпичей. Когда подходящие уцелевшие здания были оборудованы под школы, начались зимние холода, а топлива не было. Чтобы мы не всё забыли, родители устроили частные уроки на дому.

Переезд в Россию для нас был неожиданным, хотя мама работала переводчицей на заводе и постоянно переводила для высшего начальства. Однако вся подготовка к перемещению коллектива конструкторского бюро самолётостроителей была совершенно засекречена. Подняли нас в пять часов утра, дали день на сборы, а затем – железнодорожными эшелонами до Дмитрова, а оттуда – в Подберезье, со всеми пожитками, на грузовиках.

Нашу семью поселили в доме рядом со школой. Бывало, летом, когда окна были открыты, я слышал звонок на уроки и прибегал в свой класс ещё до преподавателя. Но, прежде чем поступить в школу, я до конца года работал на заводе переводчиком. Хотя мне только исполнилось 15, когда мы прибыли в Подберезье, нужда в переводчиках была достаточно острая, так что и я мог быть полезным.

Однажды даже мой младший брат Саша оказался переводчиком, хотя ему было всего шесть лет. Это случилось в самые первые дни, когда немцам выдавали дрова, которые привозились с Волги и распределялись комендантами домов. В нашем дворе Саша помог коменданту объясниться с немецкими хозяйками, а когда тот спросил его, русский ли он или немец, Саша дипломатично ответил, что он переводчик.

Зима 1947 года была суровая не только холодом, но и недоеданием. Продукты выдавались по талонам, а иждивенческие рационы были весьма скудными. К концу учебного года, перед экзаменами, наверное, не я один был истощён до предела. Помню устный экзамен, когда я еле держался на ногах, в глазах чернело. У меня сохранился мой табель успеваемости за седьмой класс, и оказывается, несмотря на эти невзгоды, я получил три пятёрки и четыре четвёрки, одну из них – по устному русскому языку. По письменному русскому языку надо было пересдать осенью. В восьмом классе нас осталось 13 человек. В таком маленьком классе надо было отвечать каждый день по нескольким предметам. Это здорово помогает не расслабляться. 

Классным руководителем у нас стала и оставалась до выпускных экзаменов Прасковья Александровна. Появились новые учителя. Александр Александрович Поляков преподавал математику и был завучем, а Антонина Яковлевна Волкова – химию и биологию. Кроме альбома «Моя школа», который был выдан каждому выпускнику, у меня сохранилась фотография 9-го класса с некоторыми преподавателями. Смотрю на эту фотографию и вспоминаю. Саша Башарин и Валя Краснобородова стали учителями, Толя Гурьянов – инженером-дорожником, Вова Леонов и Витя Жучков – офицерами, Женя Вершинин – агрономом, а я стал физиком, и это меня через много лет вновь привело в школу, когда я приехал на конференцию в Дубну.

Самые радостные воспоминания связаны с художественной самодеятельностью, которой руководила Ася Михайловна Площанская. Она организовала хор, вела драмкружок, и под её режиссурой были поставлены пьесы «Медведь» (замечательный Смирнов был Вова Леонов!), «Предложение», «Трагик поневоле», «Юбилей», «Ревизор» и другие. «Ревизора» ставили даже не только в школе, но с аншлагом и в клубе. Вова был градоначальником, а я – Хлестаковым. Деятельное участие в художественной самодеятельности принимал мой брат Юра, который на год раньше меня окончил школу. С ним в главной роли мы сыграли «Трагика». До сих пор в подходящий момент всплывают на язык выражения вроде «лабардан!» или «большой оригинал!», а из «Трагика» – выражение «чижики-зяблики!» или возглас «крови жажду!».

Дружная атмосфера царила не только в классе, а во всей школе. Часто, когда погода не позволяла выходить на большую перемену, в зале устраивали танцы. Вова играл на аккордеоне, и все кому не лень танцевали, причём танцевали и с учителями, что ничуть не отражалось на строгости, с которой спрашивали на уроках. Танцы бывали также по субботним вечерам, и нередко приходили немецкие учащиеся, которые учились в другой школе, созданной специально для них.

Очень памятны уроки математики, в первую очередь четкостью изложения материала, ясностью, с которой Александр Александрович писал и строил геометрические рисунки на доске. Он обладал замечательным сухим юмором, который иногда бывал несколько язвительным. Если ученик не мог ответить на вопрос, то он предлагал: «Садитесь, отдохните», а когда ученик на первый урок опаздывал, то он заботливо справлялся, хорошо ли тот позавтракал. От него я впервые услышал выражение «попал пальцем в небо».

Галина Алексеевна уроки физики строила на приборах. Показывались в действии разные колебательные системы, демонстрировались опыты по электричеству, используя элементы Лекланше, мощные катушки и гальванометры, по оптике показывалось разложение призмой белого света на цвета радуги и многое другое. Отводилось большое внимание задачам. Галина Алексеевна приучала нас к схеме подхода к решению задач, которая мне пригодилась на всю жизнь. Иностранный язык можно было изучать либо английский, либо немецкий. Естественно, я выбрал английский. Трудностей не испытывал, так как до этого в Германии несколько лет изучал английский язык. Преподавала у нас Тамара Иосифовна. Из-за её интеллигентности и доброты у неё не хватало строгости, и мы, грешным делом, этим пользовались. Но на экзаменах оказалось, что мы были достаточно хорошо подготовлены.

А с немецким языком у меня чуть было не получился конфуз. Перед самыми выпускными экзаменами мне было объявлено, что я должен сдавать экзамен и по немецкому языку в качестве родного языка (так затем и было записано в аттестате зрелости), я же не был знаком со спецификой изучения немецкого языка в русской школе и, хуже того, давно не занимался грамматикой немецкого языка. Нагнать упущенное казалось невозможным за почти несуществующий срок. В день выпускного экзамена по иностранным языкам я пошел в школу особенно рано, первым взял билет по английскому языку, ответил и тут же взял билет и по немецкому языку. Помнится, что инспектор облоно даже чуть заволновался, но его быстро успокоили. На вопрос по грамматике я как-то подготовился, остальное было просто: прочитать отрывок немецкого текста и по-русски своими словами передать. Инспектор предложил рассказать на немецком языке что-нибудь на вольную тему. Я заговорил про прогулку по дамбе с видом на дивное Московское море. Дошла очередь задать вопрос до Екатерины Исааковны, и она спросила, является ли какой-то глагол сильным или слабым. А я понятия не имел, что бывают глаголы сильные и слабые. Сказал: «Слабый», и попал пальцем в небо. К счастью, этот промах не испортил результат в аттестате зрелости.

Памятны уроки географии. Когда Елизавета Ивановна излагала материал, можно было заслушаться названиями городов или притоков Волги, Днепра и других великих русских рек. Но затем доходило до необходимости эти красивые имена запомнить и найти на карте, а это большой труд. За истекшие десятилетия многое стёрлось из памяти, но кажется, что, взглянув на карту, можно вспомнить, как Елизавета Ивановна открывала нам глаза на великую страну Россию.

Самая добрая память у меня об уроках русского языка и русской литературы. Преподавала Прасковья Александровна бесподобно хорошо. Разбор предложений у неё получался завораживающим, и я эти уроки вспоминаю с удовольствием, хотя особого интереса к грамматике у меня нет. Ярче всего, конечно, помнится, как Прасковья Александровна нам раскрывала русскую литературу XIX века. Даже в рамках того, что в то время было дозволено, было достаточно простора для получения познаний, для навыка, как читать с бóльшим пониманием. Этот навык уже самостоятельно можно было переносить на чтение Достоевского и других писателей и поэтов, которые в хрестоматии мелким шрифтом выставлялись в отрицательном свете. Прасковья Александровна чудесно читала стихи, особенно Маяковского, спокойно, певуче. С нас спрашивала строго. Зато Прасковья Александровна искренне радовалась нашим успехам, с удовольствием ставила пятёрки, когда они были заслужены. А так как она была нашим классным руководителем, то мы с ней больше, чем с другими преподавателями, проводили время вне учебных занятий, и было легко и радостно, как со старшим товарищем. Бывало, что летом собирались в пышно цветущем саду за школой, Вова с неизменным аккордеоном, остальные не очень складно подпевали.

После школы я ещё три года жил в России. Работал на заводе, учился в Куйбышевском индустриальном институте, а в конце 1953 года нас отправили обратно в Германию. Диплом физика получил в Техническом университете г. Карлсруэ, где в своё время Генрих Герц впервые искусственно создал электромагнитные волны. В 1963 году переехал в Лондон, где преподавал и вёл научную работу по физике элементарных частиц. На международных конференциях знакомился с советскими физиками, развивались дружеские отношения, которые укреплялись в эпоху перестройки, когда заграничные поездки стали более частыми.

Когда пришло время ухода на пенсию, я получил предложение ещё поработать в Петербургском институте ядерной физики. По совместительству больше десяти лет читал лекции по физике на английском языке в Санкт-Петербургском государственном университете, а однажды и в МГУ. 

Бываю в Дубне и всегда рад видеть доброй памяти школу, в которой проучился всего три с половиной года, но которую полюбил на всю жизнь.

Полный текст воспоминаний Владимира Борисовича фон Шлиппе с фотографиями из школьного альбома опубликован на сайте Фонда «Наследие»